Собрание :: Сказка перед сном. Размышления папы у кровати спящего

—  Папа , расскажи мне сказку — Уже поздно, пора спать! — Ну, пожа-а-а-алуйста!.. Двадцатый век в своем стремительном беге неизмеримо взвинтил все темпы и скорости нашей жизни. Вековой размеренный уклад будней и праздников ушел, пожалуй, безвозвратно. Но есть какие-то вещи, утратив которые, мы потеряем, пожалуй, что-то очень важное, что не возместить, не компенсировать ничем другим. То, что впитывается в детстве и тихим теплом греет потом на протяжении всей жизни. Крепкая, дружная семья. Воскресное путешествие с папой в зоопарк. Мороженое, липнущее к щекам. Сказка на ночь. — Ну, папа -а-а-а-а!.. — Ты и так смотрел мультики сегодня два часа. — То мультики… А это — сказка ! Сказку на ночь не заменишь ничем. Мультфильмы, кино, компьютерные игры, — там уже все придумано и изображено до тебя, там нет места фантазии. Богатырь, несущийся с мечом по экрану телевизора навстречу Змею-Горынычу, — плечистый, крепкий, розовощекий… и уже не додумаешь его таким, каким самому хочется… и на себя его шлем не примеришь… Так, может, дать дитяти книжку, пусть само читает (благо, научено чтению лет с пяти)? Нет, снова не подходит. Сказка на ночь — это особая форма общения с папой (или мамой — смотря, кто рассказывает ее). Это только кажется, что в процессе рассказывания ребенок занимает пассивную роль и диалога как будто не происходит. Еще как происходит! Папу можно переспросить — и не только в том месте, где что-то не понял, а просто, чтобы услышать понравившуюся фразу еще раз. Можно засмеяться — и услышать папин ответный смех. Можно задать вопрос: «А почему?..» Можно поделиться своими догадками о том, что будет дальше или пришедшими в голову размышлениями. Можно, наконец, просто слушать папин голос, сопереживать его интонациям, отвечая на невербальном уровне: улыбкой или нахмуренным лбом, блестящими глазенками или приоткрытым ртом. И рассказчик, вне всякого сомнения, все эти ответы воспримет. Диалог, полноценный и обогащающий обоих его участников, состоится. Причем диалог разносторонний и многогранный. Но главная его тема, не озвученная обычно непосредственно, но присутствующая в каждом слове и жесте, всегда постоянна: «Я люблю тебя, сынок» — «Я тоже очень люблю тебя, папа!» Но и это не всё. Сказка на ночь — это еще и ритуал. Совершается он ради ребенка и вокруг него, и ребенок радостно ждет его повторения. И то, что сказка каждый раз новая, ничуть не разрушает мистериальность ситуации. Впрочем, новизна содержания — вовсе не обязательное требование. Не случайно часто дети просят рассказать не что-нибудь новенькое, а сказку, которую слышали уже десятки, если не сотни, раз, известную им наизусть. Причем попытки что-либо изменить в содержании по ходу рассказа (даже в мелких деталях) встречаются «в штыки»: «Ты НЕПРАВИЛЬНО рассказываешь!» Аргументы типа: «Сказка — это ведь народное творчество, и я тоже часть народа, так что могу что-то от себя добавлять», — не проходят. Сын или дочка полны предвкушением ОЖИДАЕМОГО развития событий, известных им фраз. В этом — и стремление к обретению стабильности в той нестабильной жизни, в которую они с каждым днем входят все сильнее, и жажда мистической составляющей, таящейся в любом ритуале. И если ребенок недополучит этой ритуальной мистичности в сказках — он начнет искать или создавать себе другие ритуалы, с совершенно иным духовным потенциалом… Дети же, привыкшие слушать сказки, рассказываемые вслух, весьма спокойно воспринимают церковь и еженедельные богослужения. Им гораздо проще понять, зачем это надо: вновь и вновь собираться для одного и того же. Ритуал общения с папой через рассказываемую сказку становится для них тропинкой к ритуальности разговора с Отцом Небесным. — О чём ты сегодня расскажешь? — О мышином короле. Хочешь? — Ага! — В некотором царстве, в некотором государстве, в огромном подвале — в таком, что его углы и стены терялись где-то за горизонтом, и чтобы добраться до них, нужно было пускаться в долгое путешествие, — жил да был мышиный король. Все мыши его очень уважали. Он был больше, чем самая крупная мышь — и, конечно же, был очень умным и справедливым.. В знак уважения к своему королю мыши привязали ему на хвост три бантика из веревочек от колбасы. Первый бантик был зеленого цвета, второй — лилового, а третий бантик был ярко-красным. — А по этим бантикам его могла заметить кошка?!.. — Нет. Мыши всячески берегли и охраняли своего короля. Они не разрешали ему выходить из дворца, чтобы он не мог наткнуться ни на кошку, ни даже на недавно родившегося котенка. Поэтому король очень скучал. Он сидел в четырех стенах в своем тронном зале, и у него не было ни одного друга. Придворные мыши только и знали, что кланяться и пищать, как того требовал этикет: «Слушаемся, Ваше Величество!» — «Будет исполнено, Ваше Величество!» — «Сию минуту, Ваше Величество!»… Королю было очень одиноко. Иногда он злился от этого и начинал угрожать уйти в отставку и снять бантики с хвоста. «Какой ужас! Ваше Величество, Вы не должны так себя вести!» — с негодованием пищали придворные. Но король не слушал. А если это происходило во время обеда, он даже мог в раздражении опрокинуть стол, и самые изысканные лакомства — колбасные шкурки и сухие кусочки сыра — разлетались по всему дворцу. — Ха-ха-ха-ха!.. Сегодня вечером я опять придумываю для сына новую сказку. Очень хочется сделать её назидательной, нравоучительной. Главный герой пусть будет положительнейшим, насколько это вообще возможно; а если он и сделает что-то неподобающее, то пусть в процессе сказки поймет, как был неправ, и научится вести себя хорошо. И закончиться все должно простым и недвусмысленным выводом: дружить хорошо, а ссориться плохо; мойте руки перед едой… Вот, пожалуй, самый надежный рецепт того, как отбить у ребенка желание просить нас рассказать ему сказку. Потому что схема «правильно-неправильно» и мораль в конце — это черты совершенно иного произведения: басни или притчи. Но нас-то просили о сказке! Сказку же дидактика убивает мгновенно — на корню и влёт. Потому что ее ближайшая родня вовсе не притча и не басня, а миф. Поэтому сказка тяготеет к универсалии, к тому, чтобы вместить в себя картину жизни целиком, во всей ее сложности. Именно в этом ее поучительность, а не в прямом назидании. Вот почему, кстати, из всех пушкинских сказок дети с наибольшим трудом воспринимают изысканную и печальную «Сказку о Золотом Петушке» — выстроенную именно по принципу: «Надо делать хорошо, и не надо — плохо», — да еще и с прямой декларацией под занавес: из сказки, мол, урок надо извлечь. (В «Золотой Рыбке» — там другое: там вообще речь не о жадной старухе и ее наказании, как обычно считается, а о старике с его смирением и покорностью; и не моральным выводом сказка поэтому заканчивается, а неотвеченным вопросом: так хорошо или плохо это — крайняя смиренность, и как же нам-то вести себя в подобных ситуациях? Нет ответа — нет и назидательности, и всё богатство сказки оказывается свободным от убийственного прокрустова ложа дидактики). При всём этом сказка, несомненно, ребенка учит, и весьма многому. Только способ обучения отличен от прямого объяснения, как делать, а как нет. Он совершенно не школярский, а особенный: СКАЗОЧНЫЙ. — А дальше?.. — Ну, король обычно всё же быстро приходил в себя. Он грустно вздыхал и принимался заботиться о своих подданных. Правил он ими хорошо, и все мыши в его королевстве как сыр в масле катались. Вот и получалось, что самым несчастным из всех жителей королевства был сам мышиный король: ведь у него не было ни одного друга. «Да и вряд ли он у меня когда-то появится, — думал мышиный король. — У меня так мало общего с моими подданными. Ведь я и не мышь вовсе, а крыса!..» Да, так уж получилось, что мышиный король был крысой. — А почему он не дружит тогда с крысами? — Он пытался. Иногда ночью, когда все мыши крепко спали в своих крошечных норках, король тайком выбирался из дворца и отправлялся на поиски сородичей. Ночь — это было время крыс. Их лихие банды скользили в темноте, устремляясь в подземные коридоры, через которые они делали дерзкие налеты на погреба людей, принося оттуда богатую добычу. Король тяжело вздыхал, завидуя их вольной и бесшабашной жизни. Но он смотрел на крысиные стаи издалека, боясь даже приблизиться близко. Ведь это среди мышей он был самым большим, и считался гордым и мудрым правителем. Но среди других крыс он был бы меньше всех остальных — не вышел ростом… И не мудрым он предстал бы перед ними, а оробелым и испуганным… Кто является главным героем любой сказки? Как, разве есть какой-то герой, общий для всех сказок, какие только придуманы?.. Конечно же, есть! Это — тот, кто слушает сказку. Сам ребенок. Потому что каждую сказку он примеряет на себя. Не поэтому ли, хотя сказки про Иванов-Царевичей и Добрыней Никитичей тоже очень хорошие и захватывающие, любимыми все же становятся те, где главные герои — маленькие, слабые? Сестрица Алёнушка и братец Иванушка. Тряпичные игрушки Винни-Пух и Пятачок. Золушка. Буратино и его друзья. Три поросенка. Мальчик-с-пальчик. Иванушка-дурачок. Их и всерьез-то никто не воспринимает. А они все равно выходят победителями из всех бед и схваток! Да и Иван-царевич, — много ли он смог бы, без серого волка? И Иван-крестьянский сын становится интересен лишь тогда, когда выезжает ему навстречу по Калиновому мосту Чудо-Юдо о множестве голов, рядом с которым Иван и не богатырь вовсе, а так, — Иванушка… В этот-то момент он и становится для ребенка близким и родным, а значит, интересным: потому что это на него, ребенка, маленького и слабого, обрушивает окружающая реальность многоглавые проблемы, и сейчас он их через сказку будет учиться бороть. Герои без страха и упрека — это, опять же, из другой «оперы»: из былин, из героического эпоса. И грань между этими жанрами и сказкой, прежде всего, проходит именно здесь: в возвышенности героя, в его труднодоступности, в невозможности отождествить себя с ним. Он — идеал, к нему можно стремиться, но во всей полноте слиться с ним невозможно в принципе. От сказки же требуется совсем иное: в главном персонаже нужно узнать себя — и в его образе разделить с ним его крест, отправиться его путями, чтобы испытать и тягости его, и его победы. Невозможно слушать сказку и не СОПЕРЕЖИВАТЬ герою — вплоть до полного слияния с ним. Это сопереживание — пожалуй, главный урок, который сказка несет в самых глубинах своих. Иными словами, это — урок любви. — Однажды король возвращался под утро со своей ночной прогулки. Вдруг он замер на месте. Его чуткий нос тревожно задергался. В подвале пахло КОШКОЙ! — Ой!.. — «Надо прятаться», — подумал мышиный король и совсем уже собрался юркнуть под груду всякого мусора, с которой он как раз поравнялся. Но тут он увидел совсем небольшого мышонка, который громко напевал какую-то песенку и весело приплясывал посреди широкой лужайки. «Конечно же, кошка уже заметила его!» — с ужасом подумал король и закричал: «Прячься скорее! Иначе погибнешь!» Но мышонок, увидев короля (он узнал его, конечно же, по бантикам на хвосте) застыл от восторга, улыбаясь во всю мордочку. «Он не знает, что такое кошка&raqu