В. Кротов. Сказка и притча - Нарния

Что такое игра? Отдых или труд? Развлечение или творчество? Или спросим даже: наука или искусство?.. Ни от одного слова не отказаться. Игра – это отдых, труд, развлечение, творчество, она может стать целой наукой, и уж наверняка это искусство. Подойду к младенцу, заслоню лицо руками: "ку-ку". Открою. Вижу внимательный взгляд: что это? Снова заслоню: "ку-ку". Снова открою. И вот на какой-то раз внимательный взгляд начинает чередоваться с улыбкой. Всё, мы знакомы. Мы дружим. Мы заняты общим делом – мы играем. Специалисты лучше меня расскажут при удивительные эффекты деловых игр, болельщики – про магию мирового футбольного чемпионата. Игра. Примерочная души. Спасительная, обновляющая душу, освобож-дающая эмоция человечества. Педагогическое пространство игры безгранично. Возможности использовать игру для обучения и просвещения зависят только от энтузиазма педагога. Забегая вперёд, скажем то же самое и о сказке. Кто назовёт учебником сказку Лагерлёф про путешествие Нильса с дикими гусями? Правда, в России она известна в сокращённом виде, но в Швеции она вышла в двух томах, увлекательнейшим образом описывающих историю и географию страны. Когда о ком-то говорят, что он овладевает знаниями играючи, это похвала не только способностям человека. Это высочайшая оценка игры как метода усвоения. Можно взглянуть на сказку как на литературный жанр. Правда, не так просто очертить его литературные границы. Ведь любое сказание можно счесть своего рода сказкой – вплоть до "ревизских сказок" и ещё более древних канцелярских документов. Большинство жанров сказания основным своим достоинством считает отражение реальной жизни. Хотя большинство других сказаний не менее условны, чем сказка, они стараются утаить от читателя это обстоятельство. Они наводят на себя косметику достоверности, подыскивают натуральные наряды, мастерят искусные декорации – и при этом хотят, чтобы их считали правдой жизни, а не искусством вымысла. Сказание-сказка отличается от других сказаний откровенностью своих правил игры. Это и есть особая примета сказки: сказание-сказка – это сказание-игра. Всё, что мы сказали об игре, приложимо к сказке. Сказка – это честная выдумка, честный вымысел. Удивительно то, что это не уменьшает её способности отражать жизнь, а скорее увеличивает её. Сказка отражает те стороны жизни, на которые направлено её внимание, отражает пристрастно, напряжённо, утрированно, словно помещает ситуацию или человеческое свойство на испытательный стенд. Недаром многие сказки обретают неувядаемое символическое значение, становятся образами иной раз более жизненными, чем персонажи реалистической литературы. Можно обсуждать, насколько правдив или надуман образ "героя нашего времени". Но жизненность Буратино не подлежит сомнению, и даже добавлять к нему слово "образ" нет никакого резона. Ещё лучше мы поймём мир сказки, если воспользуемся вошедшим в моду выражением "виртуальная реальность". Тем более, что термин этот пришёл из фантастики, то есть из сказки. Виртуальный, то есть возможный, мир сказки – это мир, чем-то схожий с нашим (без этого, к счастью, не обойтись: ведь создаём этот мир мы, люди) и одновременно чем-то отличающийся от него. Какие-то свойства нашего мира в сказке пригашены, какие-то усилены, а какие-то особенности внесены в мир сказки из воображения. То же самое делается в игре. Условия сказки – это условия игры, в которую приглашён читатель. То, что некоторые условия игры обговариваются перед её началом, не означает, что мы не можем их изменить или дополнить по ходу дела. Почему бы и нет? Но сама эта возможность "плавающих" правил игры – тоже становится одним из правил, одним из свойств виртуального мира игры или сказки. И возможность эта, кстати, тоже роднит виртуальную реальность с нашей повседневной реальностью. Ведь человеку, чтобы стать личностью, необходимо овладеть этой созидательной силой: научиться изменять правила окружающей жизни. Виртуальные реальности Страны Чудес и Зазеркалья, великолепно сложенные с помощью ироничной алогичной логики, остались бы всего лишь весёлым озорством, если бы читатель не бродил по их просторам в компании Алисы. Алиса, исполненная очаровательной, истинно британской невозмутимости, одухотворяет затеянную Кэрролом игру своей несомненной принадлежность к нашему миру. Она помогает нам усваивать свободу окружающих явлений быть такими, какие они есть, и вместе с тем отстаивать свою собственную свободу оставаться собой. Соприкосновение виртуальной и житейской реальности, их взаимопроникновение, их таинственное и неразделимое на рациональные нити взаимодействие – тончайшим образом показано (или, скорее, проявлено) в сказке Энде "Бесконечная история". Трудно лучше сказать о чтении как способе перехода в сказочный мир. Здесь описан лишь один из бесчисленного множества переходов, но как достоверно! Кто не знает эту сказку, отложите мой текст, прочтите о Бастиане Бальтазаре Буксе, а потом уже дочитаете остальное... Сказка – это встреча миров. Прежде всего, встреча сказочного мира с внешней реальностью. Читатель, слушатель, свидетель сказки всегда активно участвует в этой встрече: ведь он приносит с собой на эту встречу мир привычной ему действительности. Он неминуемо сопоставляет этот мир с виртуальным миром сказки. И это сопоставление, сознательное или подсознательное, делает свою важную работу. Ещё это встреча сказочного мира с реальностью внутренней, с внутренним миром человека. И это ещё более важная, ещё более увлекательная встреча. Ведь наш внутренний мир позволяет нам увидеть в сказке то, что должно было бы быть в том реальной жизни, которая далеко не всегда нас удовлетворяет. Выступая в некотором отношении посредником между нашим внешним и внутренним миром, пересказывая, перекраивая действительность по-своему, сказка наполняется иносказаниями. Но не простыми басенными иносказаниями, легко поддающимися расшифровке и работающими на рациональную мораль. Нет, сказка создаёт образы магические, наполненные своей особой жизнью и вовлекающие нас в эту жизнь, в общую с ними игру. Джунгли сказок учат нас по-своему, как великолепные киплинговские звери каждый по-своему учили Маугли общим законам жизни. Наше дело, дело читателя или рассказчика, уметь почувствовать общие законы жизни за правилами сказочной игры. Почувствовать настолько, чтобы сказать персонажам, среди которых очутились: "Мы одной крови, вы и я". Сказка сгущает обычный расплывчатый мир, обобщает и выделяет в чистом виде его растворённые в повседневности свойства. Есть сказки, в которых на смену реальности приходит сверхреальность. Сверхреальность идеала, мечты, идеи. "Русалочка" Андерсена – это сверхреальность. Это ощущает каждый любивший и страдавший человек. Памятник Русалочке в Копенгагене не воспринимается как памятник вымыслу. Даже случающиеся время от времени покушения вандалов на этот памятник имеют своё символическое значение (которое вряд ли сознают сами вандалы): это попытки захлестнуть сверхреальность волнами хаоса. Мир сказок может показаться большим маскарадом. В некотором отношении так оно и есть. Сказки дают нам возможность примерять на себя самые различные маски. Маски персонажей, наряды поступков, декорации ситуаций... Маскарад и есть маскарад. Но этот маскарад создаёт огромнейшие условия для работы. Работа может ощущаться как забава, но тем важнее заслуга сказки. С каким пёстрым маскарадом мы встречаемся в "Сказках Нарнии" Льюиса! Говорящие деревья, гномы и фавны, квакли и однотопы. Да и сам Аслан – Высшее в маске льва!.. Но никакие теологические занятия не могут дать ребёнку (да и не только ребёнку) того, что даёт ему его читательское участие в этом маскараде. Это настоящий маскарад, в котором маски не прячут суть, а помогают увидеть её. Сравните его с дешёвым и подлым маскарадом в "Последней битве", с ослом, наряженным в львиную шкуру. Важнее всего для человека, маленький он или большой, – ориентироваться в жизни. И важнее, чем ориентироваться в жизни внешней, это ориентироваться в жизни внутренней. Вот на эту внутреннюю ориентацию и работает сказка. Чем-то сказка похожа на сон. Так ведь и сон является, по-видимому, таинственным, но реальным средством внутреннего ориентирования. Впрочем, не будем уходить в сторону. Вернёмся к сказке. Примеряя ту или иную сказочную маску, мы время от времени ощущаем особый резонанс. Мы чувствуем, что чем-то именно эта маска, этот персонаж важен для нас. Это происходит наше знакомство с некоторым живым существом в нашей душе, родственным этому персонажу. Мы знакомимся, как скажут психологи, с одной из своих субличностей. Примеривая сказочные маски, мы примериваем на себя символические изображения человеческих свойств. Мы закрепляем свои положительные свойства, одобряя внутренне героя-победителя. Мы хоть немного отстраняемся от тех свойств, изображение которых вызывает у нас напряжённость. Но в любом случае мы осуществляем работу по остранению, позволяющую отделять наше центральное внутреннее Я от различных своих индивидуальных свойств. В нашем внутреннем мире, как и в мире сказочном, живут Смелость и Трусость, Жадность и Щедрость, Мелочность и Великодушие, Вера и Рационализм, и множество других персонажей. Сказочная игра учит нас замечать их как сказочных и как внутренних персонажей, помогает нам освоиться среди них и управляться с ними. Если я воспринимаю себя как труса, мне остаётся пожать плечами и сказать: да, вот он я, я трус, и всё тут. Если я воспринимаю трусость как персонаж своего внутреннего мира, один из многих персонажей, происходит освобождающее разотождествление, теперь я могу попытаться управиться с этим персонажем. И начало этому освобождению для внутренней работы может положить сказка. Вот "Винни-Пух" Милна. Любовь и детей и взрослых к нему во многом обязана тому искусству, с которым вылеплены его игрушечные, игровые и одновременно поразительно жизненные персонажи из различных материалов человеческой души. Мы играем со своей наивностью в облике Пятачка, с житейской умудрённостью в облике Иа-Иа, с простодушной решимостью в облике Тигры, со всеми героями книги – и доброе обаяние Пуха помогает нам сдружиться с ними, с нелепостью мира, сказочного или житейского, и в конечном итоге с самими собой. Ориентируясь во внутреннем мире с помощью моделей сказочного мира, я могу не только искать управу на тех внутренних жителей, которые меня озаботили, но и поощрять тех, которые ближе к центру моего подлинного Я. Каждый раз, когда мы сопереживаем в сказке победе над колдуном или драконом, мы укрепляем себя для побед над злом реального мира. Сказка помогает нам выбирать свой идеал и держаться его – хотя бы внутренне. Но без внутренней верности идеалу невозможно и внешнее служение ему. Важнейшим качеством мира сказки является его гравитационная сила, позволяющая определить, где верх и где низ. Если бы мне предложили выдвинуть свой вариант расширения нашего трёхмерного мира до четырёхмерного, я предложил бы в качестве четвёртого измерения этику. Ведь каждый из нас ощущает своим особым этическим вестибулярным аппаратом верх и низ этического мира. Другое дело, насколько мы считаемся с этими ощущениями. Ребёнку важно встречаться с добром и злом в чистом виде. В жизни это встречается слишком редко, и ему трудно ориентироваться среди наших бесчисленных оговорок и среди противоположных мнений об одном и том же. История Красной Шапочки и Серого Волка, столкновение Айболита с Бармалеем позволяют ему с самого начала жизни ощутить чистоту этических красок. Разбираться в их смешении он будет всю жизнь, но начинать-то надо с чётких понятий. Нет, далеко не каждая сказка обладает этическим гравитационным полем. Да и многие другие суждения, высказанные здесь, правильнее отнести не столько к сказке вообще, сколько к её возможностям, к тому потенциалу, который заключён в эт